Андрей Бабицкий – фигура во многом уникальная. Он — единственный российский журналист, которого спецслужбы обменяли на пленных военнослужащих. Бабицкий много лет находился в оппозиции к советской и российской власти и сотрудничал с «Радио Свобода», пока в 2014 году не был отстранен от работы из-за поддержки позиции РФ по Крыму, и затем уволен.

В настоящее время журналист живет и работает в Донецке. «Беспричинная ненависть к России вернула мне пронзительное переживание Родины как большего меня», — пишет он сегодня.

— Андрей Маратович, известно ли вам, о том, какие схемы финансирования российских журналистов из-за рубежа сегодня существуют? В данном случае мы говорим о тех, кого можно условно назвать «агентами влияния».

— Честно говоря, знаю об этом довольно мало, дело в том, что я 16 лет прожил в Чехии и с Россией соприкасался только по работе. Радио «Свобода» в то время, когда я там работал, было еще довольно бедной организацией, и у нее почти не было системы грантов. Сейчас, после начала событий на Украине, бюджет радиостанции формируется совершенно иначе, в корпорацию вливают колоссальные деньги, из которых она распределяет гранты. Одно время я редактировал сайт, посвященный Чечне, который был связан с Национальным фондом в поддержку демократии, это такая крупная и очень известная американская благотворительная организация, которая работает, в том числе и в России. NED финансируется Конгрессом США, как и Радио «Свобода». Тут схема очень простая, выделяются гранты на те или иные программы. Насколько я понимаю, получить грант имеют шанс люди, которые достаточно радикально настроены против российской власти.

— Расскажите тогда о прошлом опыте, о том, как в конце 80-х-начале 90-х функционировали журнал «Гласность» и Радио «Свобода»?

— При советской власти вообще не было никакой системы западных грантов и возможности официально перечислить деньги из-за рубежа, разве что какие-то писатели получали гонорары на валютные счета и могли отоваривать чеки в «Березках». Чаще живые деньги просто привозили западные корреспонденты, дипломаты и передавали энную сумму для поддержания правозащитного движения. Возможно, и сейчас перейдут к прямому снабжению наличными, но это я лишь предполагаю.

Что касается журнала «Гласность», то его издатель Сергей Григорьянц своим сотрудникам, в том числе и мне, платил небольшие зарплаты, по тем временам это было совсем немного, около 60 рублей. Ему, насколько я понимаю, привозили какие-то деньги из-за границы то одни, то другие. Точно не знаю, но поскольку редакция находилась в квартире, все это было на виду. Он постоянно переговаривался по телефону, говорил, что необходима помощь. Эти живые деньги привозили из Америки разные люди. Тогда как раз можно было совершенно свободно провезти все, что угодно, действовал достаточно либеральный режим для граждан западных стран. И у Сергея Ивановича с утра до вечера толпились в комнате иностранцы.

На Радио «Свобода» мы работали уже за гонорары, по тем временам довольно значительные, мне кажется, марок 40 за материал, что для советского человека были немыслимые деньги. Но единственное, для того чтобы их получить, мы должны были выезжать в Германию, где тогда находилась штаб-квартира Радио «Свобода».

— У меня сейчас уже появилось понимание того, что не все было так ужасно в СССР, но для меня это все равно страна, которая тем или иным образом должна была быть изменена. Другое дело, что, может быть, не путем распада. То есть я не считаю распад событием безусловно позитивным, за ним последовали войны... Я смотрю, как меняется Китай, и мне кажется, что более постепенное реформирование, могло бы предотвратить колоссальное количество кровавых событий. Но то, что СССР я не принимаю и по сей день как систему идеологизированную, несвободную — остается неизменным.

— На войне представители СМИ часто занимаются не журналистикой, а пропагандой. Что, на ваш взгляд, является недопустимым для журналиста, работающего на военных конфликтах?

— Это целый этический курс. В первую очередь, журналист не должен делать ничего такого, что могло бы привести к гибели людей. Еще в Чечне очень многие мои коллеги просили пострелять по позициям чеченцев из чего-нибудь тяжелого, чтобы была хорошая картинка — это недопустимо. Недопустимо, если речь не идет об освободительной войне, брать в руки оружие. Вот если вы уже себя чувствуете воином, то, наверное, можете, как Константин Симонов совмещать профессию журналиста с профессией военного. Но если это не ваша война, то, зная свою сторону, держитесь в стороне от оружия. Я думаю, что врать не стоит, это очень важно. Есть хорошая фраза, что журналист — это крепкие ботинки и фильтр ненужной информации. То есть стараться как можно больше понять происходящее, общаться с людьми, передвигаться по территории и уметь отсеивать шелуху. Здесь целую лекцию можно прочитать с конкретными примерами, что стоит делать, а что нет.

Андрея Бабицкого обменяли на российских военнослужащих. Снимок с экрана телевизора/Яковлев Александр/ТАСС

— А что касается сотрудничества с вражеской стороной? Журналист же должен освещать разные точки зрения на ту или иную проблему…

— Я — такой хрестоматийный пример сотрудничества с противником, в этом меня, наверное, чаще всех обвиняли. Во-первых, могу сказать, что касается первой чеченской войны, то она, конечно, была абсолютно безобразной. У нее не было мотивов и нормальных причин. Наверное, все бы поняли, если бы это произошло по той причине, что из Чечни массово изгоняли русскоязычное население. Мы же ввели туда войска, для того чтобы подавить мятеж. Хотя мятеж-то был кукольный, и надо было действовать иными способами. Мы ввели абсолютно неподготовленную армию, которую начали сразу же терять в колоссальных объемах. Я там был абсолютно либерально настроенным молодым человеком, сочувствовал, но не сильно, кстати, движению чеченских сепаратистов. И лишь на первых порах, потому, что приехав, разобрался, что чеченский сепаратизм не очень симпатичен как таковой. Еще я там понял, что в значительной степени население абсолютно не поддерживало ни Дудаева, ни дудаевскую революцию. Вот это меня уже насторожило. Общаться с российскими военными было сложно, хотя и не невозможно, а информация была нужна. Гибло мирное население... Конечно, мы, почти все журналисты, кочевали там с одной стороны на другую. Вообще, ездили по войне вот так кругами, стараясь понять, что происходит. Никакой пропаганды чеченского сепаратизма, у меня не было, можно поднять все материалы, это не мое, я ехал с правозащитной мотивацией. Мне очень не нравилось, что непропорционально мерам силового воздействия погибало большое количество гражданских лиц. Я себя не оправдываю в полной мере, потому что каких-то симпатий, которые у меня были, я бы сегодня постеснялся, но их уже и не было бы. Сегодня чеченских сепаратистов и всю эту бандеровскую свору абсолютно объединяю в одно целое.

Самый существенный эпизод в моей биографии, который мне предъявляется — это интервью с Шамилем Басаевым. Ну и бред какой-то, что я снимал пытки — этого не было, даже комментировать не хочу. А вот интервью с Басаевым после Беслана — это очень сомнительная история, вызывающая массу нареканий и неоднозначно оцениваемая даже людьми, которые находятся в либеральном лагере. Во-первых, надо это интервью смотреть, там нигде нет ни одного комплиментарного вопроса, речь идет об ответственности Басаева за гибель людей сначала в Дагестане, потом в Беслане. Во-вторых, я абсолютно точно исхожу из одной, очень понятной, на мой взгляд, истины: вот, например, американцы входят в Иран, в Ирак, в Ливию, из-за этого рушатся режимы, нормальная жизнь, которая кажется ненормальной из Америки, превращается вообще в кровавый хаос. Это непонимание того, чем живут, в том числе и люди, которые кажутся противниками, порождает колоссальное количество неверных действий. Ученые не могут провести полевые исследования в условиях войны, понять, как формируется идеология джихада. И журналисты здесь, конечно, на передовой. С этими людьми необходимо общаться, необходимо понимать, когда они нанесут следующий удар, насколько далеко зашла их злоба, насколько радикально они способны действовать, что из себя представляет их доктрина, как с нею можно бороться, какие аргументы подобрать, чтобы она не так захватывала умы. Поэтому я считаю, что это было очень неплохое интервью, оно достаточно точное в каких-то моментах, оно очень важно для понимания того, как Басаев организовывал нападение на Беслан. И для понимания того, что из себя представляет джихадистский взгляд на мир: люди считают себя вправе убивать других людей.

— Сейчас уже в России действуют новые законы, по которым журналисты не могут брать интервью такого рода. Вы считаете правильными новые поправки к закону «О СМИ»?

— Я вообще считаю, что в России запретов многовато, больше, чем надо. И, конечно, журналистской деятельности это не способствует. Что из себя представляет российская журналистика? Рынок перекошен абсолютно, нормальных умеренных изданий почти нет, есть телевидение, от которого можно с ума сойти, есть какие-то очень жесткие реакционные консервативные издания и есть безумное «Эхо Москвы» и «Новая газета». А медиарынок должен формироваться иначе, желтая пресса с шизофренией и бешенством, наше телевидение должны быть на какой-то периферии, там же — крайние радикальные либеральные издания, патриотические, реакционные. Все это по кругу. А в середине должна быть нормальная, умеренная журналистика, а у нас этого нет, и в том числе и запреты этому способствуют.

Понимаю, что власть старается себя обезопасить, с одной стороны, от эксцессов, но, с другой стороны, мы видим, что эту власть поддерживает большинство населения, так что на самом деле какой-то свободный диалог по важным проблемам, наверное, не сильно бы испортил картину. Другое дело, что наша либеральная общественность любую проблему, даже самую мелкую, способна превратить в явление всех всадников Апокалипсиса одновременно. Это не либерализм — то, что у нас распространяется либеральной общественностью, это такая абсолютно советская, очень примитивная, даже не идеология, а набор приемов для мухлежа и передергивания. К сожалению, наша медиасреда искажена, потому что населена такими персонажами и беспочвенными страхами. Как это будет выправляться, когда там атмосфера станет более здоровой — не знаю.

— В чем разница между изданиями, которые работают на власть, продвигают ее интересы и получают за нее деньги, и редакциями и журналистами, работающими за иностранный капитал в интересах условного Запада?

— Все просто. Сейчас ситуация такова, что Россия действительно подвергается очень серьезному воздействию со стороны Запада, который пытается лишить ее не просто каких-то экономических преференций, он пытается лишить ее идентичности, уверенности в себе. Пытается доказать России, что она вся из праха и пепла, что все ее корни гнилые, что она должна себя полностью переменить. Запад реально боится, временами ненавидит Россию, усматривает в ней каких-то демонов, которых нет, ведет безобразную войну, выбрасывая ложную информацию. На самом деле все это не очень безобидные вещи, они гораздо тяжелее по своим последствиям, нежели экономические санкции, потому что направлены на то, чтобы создать общественную нервозность. Слава Богу, удивительную стойкость духа продемонстрировало население России, и вся эта работа оказалась проделана зря. Русские люди, граждане России как никогда ощущают уверенность в себе. Но тем не менее работа продолжает вестись. И я считаю, что люди, которые работают на доктрину, суть которой в том, что Россия — сосредоточие зла, в сегодняшних условиях, конечно, осуществляют прямое предательство…даже не российских интересов, а самой страны, предательство Родины.

Потому что когда наседают враги, граждане страны оставляют свои внутренние претензии и выступают по всему периметру плечом к плечу в едином строе против врага. А здесь люди, живущие в России, поселились в каких-то штабных вагончиках, в обозе вражеской армии и оттуда шарашат так, что «дым коромыслом».

— Мы говорили об изменениях законодательства, касающихся СМИ. Как вы относитесь к идее государственных патентов на ведение журналистской деятельности?

— Этого, наверное, не стоит делать. Все-таки мы не можем себе позволить такую роскошь, чтобы уже окончательно превратиться в тиранию. Если некий отдел ЦК будет решать: вот это можно, а это нельзя, и кому-то выдавать патенты, а кому-то запрещать работать — это будет абсолютное безобразие. Сегодня Россия, на мой взгляд, одна из самых демократичных стран Европы. Как ни странно, со всеми бедами, связанными с выборами, с перекосами в медиасреде, она все равно остается становящейся, развивающейся и по-настоящему свободной страной. Я это знаю, я все-таки 16 лет прожил в Европе. Это кажется со стороны, что там больше свободы, ее существенно меньше, просто за счет того, что все уже структурировано до мельчайшего миллиметра. Там демократия в значительной степени манипуляторная. У нас она такая вот, медвежья. Дурацкая Дума. Она такая не только потому, что власть ее такой сделала, она дурацкая еще и потому, что люди с косолапыми мозгами ее населяют. Мы еще не умеем достаточно хорошо действовать в условиях демократии. Научимся. И ни в коем случае не нужны новые запреты. Все уже отрегулировано законодательством, я не вижу смысла вводить новые запреты. Запретительных норм в избытке, с их помощью можно регулировать все достаточно эффективно.  Наоборот, хорошо, что есть такая вот странная группа людей, которые каждую проблему, даже самую мизерную, поднимают на флаг и начинают лупить древком по башке власти предержащих. Это своего рода прямая связь. Пусть будет, хуже от этого не станет. Власть тоже нуждается в том, чтобы ее время от времени лупили по голове.